Часть 1. Реквием по мечте.
Всё, что было со мной,-
Обратится в прах.
Отшумит прибой,
Отпоёт монах,
Отгорит костёр,
Отцветёт трава,
Ветер кинет в сор
Кровных клятв слова.
Но пока я есть –
Всем врагам назло.
Но пока я здесь,
Как ни тяжело.
И не стоит драм
Будущего тьма.
Пропасть или храм –
Я решу сама.
Песня или плач,
Бой или покой,
Жертва иль палач,
Ты – или другой.
Пусть твердит молва,
Что всё тщетно. Пусть.
Верь, что я жива.
Помни: я вернусь.
О. Громыко.
***
(напоминаю, что все имена по-французски читаются с ударением на последний слог)
Мой мир рухнул. Мне и самой не слишком-то нравится это пафосное выражение, но как быть, если оно лучше всего отражает моё нынешнее состояние? И что делать, если твой собственный мир внезапно рухнул тебе же на голову? Это ка-та-стро-фа. И как любой нормальный человек, переживший крушение мира, я изменилась. Причём изменилась давно, ещё до того, как сама это осознала, в ту минуту, когда сняла трубку и услышала суховато-вежливое: «Мадмуазель Рюи, ваши родители мертвы». Я тогда впала в ступор. Наверное, именно в эту минуту, пока я пребывала в пограничном состоянии между явью и обмороком, моё сознание перестроилось. Словно кто-то мне говорил: «Теперь ты осталась одна, Тера. Теперь некому о тебе позаботиться. Пора становиться взрослой девочкой».
За те несколько дней Тера Рюи успела прожить целую жизнь, состариться и умереть. Маленькой девочки с ангельским голоском больше нет. Но значит ли это, что наступило время для Рюи Аматерасу? Кто я теперь? Не знаю.
Мне страшно ночевать в огромном пустом доме. Как можно спокойно бродить по комнатам, разговаривать и шуметь, если все вещи в них ещё помнят последнее прикосновение моих родителей, если стены ещё хранят их голос? Это ещё ощущается, с каждым часом всё слабее и слабее, как робкое эхо в осеннюю ночь. И эту драгоценную увядающую и немного жутковатую память я не смею нарушить.
И всё же иногда, когда сидеть на одном месте уже просто нет сил, я, крадучись, будто боясь спугнуть редкую бабочку, блуждаю по дому, сама ощущая себя призраком. В родительской спальне всё по-прежнему, будто мама и папа только ушли на работу и вот-вот вернутся. На кровати ворох отцовских рубашек. Опять примерял их перед выходом. Отец вообще любил аккуратность и был большим педантом из тех, у кого галстук всегда подходит к костюму и сочетается с рубашкой. Странно, почему он не убрал одежду в шкаф?
Расчёска на туалетном столике помнит мамино прикосновение так же, как рубашки – отца. Вот только волоски, застрявшие между металлическими зубчиками – мои. Мама причёсывала меня в своё последнее утро. Когда я вспоминаю скандал, разразившийся из-за этой несчастной причёски, то начинаю ощущать себя полной дурой.
-… мама перестань, не буду я причёсываться! Мне нравятся мои волосы! Почему они не могут оставаться распущенными?!
- Тера, но это же вульгарно!- мать упорно стояла на своём.- Моя дочь не будет ходить со шваброй на голове!
- Шваброй?! Ну, спасибо, мама, за лестные слова! Ну, чем тебе не нравятся мои волосы? Даже в Японии девочки давно уже не заплетаются! Это так старомодно!
- Мне наплевать на девочек из Японии,- отрезала мама.- У них есть свои родители! А я не выпущу свою дочь в театр в таком виде!
- Ну и не надо! Сама как-нибудь доберусь! И что ты так прицепилась к этому театру! Это всего лишь репетиция!
- Ох, Кога, ну хоть ты ей скажи!- мама прибегла к тяжёлой артиллерии.
- Тера, не спорь с матерью!- выглянул из кухни отец с чашкой чая в руке и бутербродом в зубах.
- Так нечестно! Ты всегда принимаешь мамину сторону!!!
- Честно-честно,- довольная мама уже тащила меня к зеркалу. Через пять минут моя экзекуция была окончена. Я посмотрела на себя в зеркало и застонала:
- Ну почему нельзя было обойтись хотя бы резинкой?!- мне в косу была вплетена древняя атласная ленточка, которой меня ещё в детстве перевязывали, когда пеленали. Причём ленточка, вопреки всем традициям и здравому смыслу была на красной, или хотя бы розовой, как это принято у девочек, а голубой. Потому что моей маме, видите ли, не нравится розовый цвет, а голубой напротив, даже очень. Вот и пойми потом логику своих родителей…
- Конечно, нет!- мама с удовольствием разглядывала своё отражение в зеркале.- Так гораздо женственнее!
Ну да, насмешили. Я и женственность - понятия несовместимые. Трудновато, понимайте ли, быть женственной, когда у тебя фигура тринадцатилетнего подростка и рост метр сорок с хвостиком. Однако мама, сама воплощение этой пресловутой женственности, отказывается это замечать. Неужели она и вправду хочет сделать из меня своего клона?..
В тот же день, прямо посреди репетиции, в театре раздался телефонный звонок. «Мадмуазель Рюи, Ваши родители погибли. Автокатастрофа… Приезжайте…». Наверное, я так бы простояла, вперившись взглядом в стену, до скончания века, если бы Жерар не взял меня за плечо и не потащил в машину. Уже по дороге в морг я смотрела на проплывающие за окном улицы и думала, что никогда себе не прощу этой глупой ссоры, этих последних слов, что я успела сказать родителям. Слов проклятья.